ЦЕРКОВЬ
Обшарпанная, в ссадинах и шрамах,
Заброшенная, без колоколов,
С времен гражданской, с лет еще тех самых
Когда жить начинали без богов, —
И все ж, как песнь, красивая стояла
Она на взгорке, посреди села.
До купола едва ли доставала
Из лука ввысь взлетевшая стрела.
Ни лестниц, ни ведущих вверх ступеней.
Мальчишки — любопытнейший народ,
Но гас порыв их дерзостных стремлений:
Забраться б, оседлав церковный свод.
Как залезал — уму непостижимо —
Мой старший друг на верхотуру ту.
Его влекло туда неудержимо:
Любил он высоту и красоту.
Во всей красе там открывалось взору
Село родное — в рощах и садах.
Он так был рад зеленому простору,
Обнять его б — да узок рук размах.
Поступок свой он не считал греховным,
Когда шалил, похолодев слегка,
И стойку делал на кресте церковном,
Ногами упираясь в облака.
Старик прохожий набожно крестился
И, рот разинув, все глазел на крест,
Гадая: то ль антихрист объявился,
Или Христос воистину воскрес?
А года через два война приспела,
К нам фронт катился — страшный, грозный вал.
Мой старший друг, как Родина велела,
Надел шинель, винтовку в руки взял.
Враги пришли в родимую сторонку,
Взорвали церковь — рухнула в пыли,
Кирками размололи на щебенку
И на шоссе, за две версты, свезли.
И старика, что истово крестился,
Из автомата полоснул фашист.
Вот, вот когда антихрист объявился,
А комсомолец друг был сердцем чист.
Он мстил врагу, он брал врага на мушку,
Гранатой бил, колол его штыком.
И, может, вспомнил он не раз церквушку,
Что возвышалась над родным селом.
Катился фронт все далее на запад —
Горящий смерч, возмездья грозный вал.
И срок настал: всей мощью нашей заперт,
Берлин, как факел, день и ночь пылал.
И если б с древком огненного стяга
Случилось другу (честь так дорога!)
Карабкаться по куполу рейхстага
Под яростным, шальным огнем врага,
Он, знамя поднимая, на макушку
Взобрался бы в дыму пороховом
И вспомнил бы, наверное, церквушку,
Что возвышалась над родным селом.
